запоминать пейзажи
Бабченко спрашивает, ему ли одному «страшно от осознания того, что Украина нам этого уже не простит?».
Мне страшно, что мы сами себе этого уже не простим. У меня с 1 марта на языке крутится слово катастрофа, и хотя я не могу внятно объяснить, что оно значит, это наша, внутренняя катастрофа. Мы убиваем себя об эту... войну.
И это совершенно отдельно от вражды с родственной страной, от политической изоляции, от ямы, в которую мы несемся на всех парах, а уж санкции на этом фоне и вовсе выглядят детской игрушкой.
С одной стороны. С другой, я, кажется, никогда не ощущала такой любви к родине. Совершенно иррациональной любви, складывающейся из стыда и жалости. Я как-то вдруг остро ощущаю свою ответственность и не понимаю, куда её нести.
Мне страшно, что мы сами себе этого уже не простим. У меня с 1 марта на языке крутится слово катастрофа, и хотя я не могу внятно объяснить, что оно значит, это наша, внутренняя катастрофа. Мы убиваем себя об эту... войну.
И это совершенно отдельно от вражды с родственной страной, от политической изоляции, от ямы, в которую мы несемся на всех парах, а уж санкции на этом фоне и вовсе выглядят детской игрушкой.
С одной стороны. С другой, я, кажется, никогда не ощущала такой любви к родине. Совершенно иррациональной любви, складывающейся из стыда и жалости. Я как-то вдруг остро ощущаю свою ответственность и не понимаю, куда её нести.